24.08.2012
Для того чтобы каждому были доступны постижение учений и медитации, буддийское духовенство составляло сутры только при помощи кана, не прибегая к сложным идеограммам, для которых необходимо было специальное обучение.
К счастью, недостаток гражданского образования восполняли монахи. Монахи дзэн-буддистских монастырей Пяти Гор (Год-зан) в Киото сумели сохранить интеллектуальную традицию в период, когда существование мысли в особенности страдало от всеобщих волнений, войны, нищеты. Сами буддистские монахи почитали поэзию, китайские исторические сочинения, которые считались в Японии незаменимой основой образования и значение которых соизмеримо со значением античной литературы и философии для европейцев.
Именно китайские источники упоминаются с начала XV века как основные в знаменитой школе Асикага-(Асикага гакко): библиотека, которая была основана приблизительно в 1190 году в Кэнтёдзи в Камакура; в 1394-м была переправлена в Асикага в Симодзукэ (современная Тотиги-кэн), в прадедовские земли новой династии сегунов, пришедших к власти. Под покровительством Уэсуги Норидзанэ (1410—1466) она превратилась в знаменитую школу, где преподавали китайскую классику, учение дзэн-буддизма и медицину. Побывавшие там китайские ученые рассказывали, что портрет Лао-цзы украшал один из классов. Спустя век, к 1550 году, школа насчитывала около трех тысяч учеников, которые шли в нее как к источнику философского знания и приезжали туда даже из наиболее отдаленных регионов. Можно привести веское доказательство ее репутации: христианские миссионеры XVI века, которые не могли проехать в Киото, упоминают о ней как об университете Бандо (название Бандо некогда было дано провинциям, расположенным к востоку от границы Осаки).
Уэсуги Норидзанэ, выдающийся ученый, возглавил библиотеку Канадзава (Канадзава бунко), основанную в 1270 году Ходзё Санэтоку в Мусаси (в настоящее время Канагава-кэн). Она была размещена на территории монастыря Сёмёдзи, специально ради этого построенного, в ней содержалось большое количество китайских книг. В эпоху Камакура библиотека представляла собой один из последних оплотов классического образования.
В период Камакура, в эпоху социальных потрясений, литература и философия оказались исключительно уделом монахов, чего не случалось прежде. И тем не менее никогда в истории Японии не было столь сильного культа письменности. Подлинность каждого акта феодальной жизни закреплялась хартией или отсылкой к своду обычаев; делалась запись на языке, который раздражал пуристов, — он был подобен средневековому латинскому, нечто среднее между классическим китайским языком, которым плохо владели, и разговорным японским, который очень часто оказывался единственным доступным языком для понимания феодалов. Поскольку сами вельможи писать не умели, они прибегали к услугам монахов-писцов. Впервые в истории дальневосточной Азии культура целиком не принадлежала тем, кто действительно обладал властью.
Ослабление феодальных отношений и незаинтересованность в культурных ценностях прошлого, ограниченных придворной жизнью, которая все более утрачивала свое значение, породили равнодушие к китайским школам. Каким бы утонченным ни был сёгун — и, разумеется, Ёритомо таким и являлся, — сегун, как и подчиненные лица, был человеком действия. Для этих предприимчивых преобразователей сабля обладала по крайней мере такими же достоинствами, как и кисть. Длительные конфликты между Тайра и Минамото постепенно навязали приоритет силы и общей культуре. Однако в эту жесткую эпоху появились первые ученые. На фоне культурного застоя рафинированной элиты, которая не могла приспособиться к новому миру, зрели разнообразные по своей широте процессы, в том числе и в социальном плане. Старые кадры утрачивали свое значение: именно в эпоху Камакура был закрыт старинный университет в Киото. И появилась жажда нового знания, призванного спасать культуру окольными путями через религию, через адаптацию китайской философии: дзэн-буддистские монахи в Киото стали первыми реформаторами конфуцианства, принятого в эпоху Асука и Нара. Рассказывалось, что Сюндзё (1166—1227) отправился в Китай, откуда он будто бы привез двести пятьдесят шесть томов конфуцианских сочинений.
В японской литературе не слишком много внимания уделялось воспеванию военных подвигов вельмож и передаче их для потомства, но в целом начальные знания стали распространяться. Монахи, зараженные общей атмосферой, становились воинами, уже не опасаясь быть сопричастными бренному миру. Не будучи чуждыми ни мечу, ни молитве, они стали ближе к народу, обращая на него и свое религиозное влияние.
Для того чтобы каждому были доступны постижение учений и медитации, буддийское духовенство составляло сутры только при помощи кана, не прибегая к сложным идеограммам, для которых необходимо было специальное обучение. Так возникали новые условия для более простого приобщения к пониманию и освоению культуры, а личная инициатива, дотоле незнакомый социальный жест, быстро адаптировалась в общественном и национальном контексте и творила чудеса.
В эпоху Хэйан главы знатных семейств в целях безопасности своих детей создавали домашние школы, в которых не только давали знания, но и передавали семейные тайны. Количество семейных школ увеличивалось, создавались особые школы, восполнявшие образование, дававшееся в старых государственных учреждениях, таких как университет в Киото или кокугако (региональная школа) в Дадзайфу. Блеск этих учреждений тускнел, и их популярность стала падать с конца VIII века. Ощутимым доказательством этого упадка стали заброшенные рисовые поля, которые предназначались для пропитания наставников и учеников, отказ официальных инстанций от вмешательства в дела образования влек за собой обнищание школ. Уже в VIII—IX веках появляются первые частные школы. Наиболее интересной была задумана Школа всех искусств, которые сеют мудрость (Сюгэй-сути-ин), основанная в Киото в 827 году знаменитым Кукаем (Кобо Дайси). Создатель эзотерического буддизма учредил это заведение по образцу китайских деревенских школ, чтобы распространять среди простого народа элементарные принципы конфуцианства и буддизма; однако это демократическое нововведение оказалось непродолжительным.
В то же время стали приобретать широкую известность школы с общеобразовательными программами и различными предметами на выбор, в которых формировалась молодая аристократия. В отличие от религиозных школ они просуществовали гораздо дольше; но и они создавались по китайскому образцу, о чем говорят их названия: Кобун-ин (Школа для обучения письменности), действовавшая в VIII—IX веках в стенах университета Вакэ-но-Хироё и имевшая намерение придать обучению более национальный характер, хотя двор сохранял привычку обучаться под руководством чужестранцев; Кангаку-ин (Школа для поощрения наук), основанная в 821 году также семейством Фудзивара для обучения членов своего клана в стенах университета; Гакукан-ин (Школа знаний), созданная в середине IX века по инициативе императрицы Даммори, урожденной Татибана, для того чтобы обучать отпрысков своей семьи и лиц, которым она покровительствовала; наконец, Согаку-ин (Школа дополнительных занятий), вскоре присоединенная к университету, была организована в 881 году в подражание Кангаку-ин самим Аривара-но Нарихира (825—880), чей поэтический талант и любовные похождения, как рассказывается, легли в основу сюжета знаменитого романа «Исэ-моногатари». В становлении образовательной системы, сильно окрашенной китайским влиянием, буддизм сыграл между тем роль намного более важную, чем на континенте; с самого начала об этом свидетельствует созданная Киби-но Макиби (693—775) знаменитая Школа обоих учений (Никио-ин), самая старая из частных школ. Частные школы, предназначенные для знати эпохи Хэйан, обычно называют «дом знания» (гаку-иэ); это выражение, постепенно утратившее свое первоначальное значение, впоследствии обозначает семинарии, храмовые школы или даже жилые помещения для учащихся в любом учебном заведении.
Как бы ни были различны эти школы, в целом они проповедовали принцип философского дуализма, характерного для Японии: явление всегда глубже, чем наше представление о нем. Именно этим объясняется то, что система экзаменов по китайскому образцу, предполагающая существование сбалансированной интеллектуальной матрицы, теоретически обладающая большой социальной мобильностью, никогда широко не применялась. Во внимание принимались только человек, семья и ее функция в обществе.