29.12.2012

Те японки, которые работали вне дома, имели очень сильный характер и были склонны скорее к практиче­ской деятельности, чем к умствованиям.

Общее представление о японках

На Западе в конце XIX — начале XX века было рас­пространено ложное представление о положении женщине в Японии. Вина за это ложится на самих японцев: большинство романов и новелл, укиёэ и кар­тин того времени изображали японку как тихое, робкое существо, чрезвычайно сдержанное и подчи­ненное во всем мужу. 

Этот образ имеет право на существование, но ему соответствовало не так много японок. Такое представление было справедливо преж­де всего по отношению к представительницам город­ской буржуазии. Мы видели, что буржуазия, стремясь копировать порядки правящих классов прошлого (то есть военного сословия, исповедовавшего конфуциан­ство), приняла одну из форм брака, характерного для самураев, и относилась к женщинам с некоторым пре­зрением. Согласно конфуцианской морали, женщина должна была полностью посвящать себя заботам о ро­дителях мужа, собственно муже и о детях, так что на жизнь для себя у нее уже не оставалось времени. Но та­кая ситуация была характерна для семей самураев вы­сокого ранга, где японка занималась тем, что управ­ляла хозяйством мужа при помощи многочисленного штата прислуги.

Другой взгляд на женщину

Но среди других классов общества, крестьян и тёнин (жителей городов) все было по-другому. В деревне женщины наравне с мужьями участвовали в производ­стве. Они также отвечали за домашнее хозяйство, под­держание огня в ирори, посевные работы, рассаду ри­са, веяние и помол пшеничных зерен. Также очень часто они занимались огородом и живностью. Во вре­мя жатвы они наравне с мужчинами участвовали в по­левых работах. Нередко женщины занимались прода­жей излишков урожая и заключали сделки. Разведение шелковичных червей и все, что было с этим связано, находилось только в их ведении. 

Поэтому, когда в Япо­нии появились первые промышленные прядильные фабрики, возникла необходимость привлечь к производству огромное количество японок, так как только они знали все тонкости этого ремесла. В рыбацких де­ревнях значимость женщин была ничуть не ниже зна­чимости мужчин. Когда мужья уходили в море, на жен­ские плечи ложилось все домашнее хозяйство, а также экономическое управление делами деревни. Кое-где в деревнях женщины даже устанавливали подобие матриархата. Большую часть времени женщины в рыбац­ких поселках занимались продажей рыбы. 

Способ­ность женщин к торговле признавалась всегда, и в этом деле мужчины предоставляли им полную свобо­ду. Даже в городах владельцами лавок торговцев и ре­месленников почти всегда были японки. Их мужья предпочитали общаться с клиентами на некотором расстоянии, и если намечалась серьезная сделка, все­гда предпочитали, чтобы ею занялась супруга. Жена ремесленника помогала ему в работе. Действительно, женщины из народа были чрезвычайно активны и, что противоречило устойчивым представлениям евро­пейцев о японской женщине, им не были присущи ни робость, ни «забитость», даже если они скрупулезно следовали правилам хорошего тона, принятым в об­ществе.

Многие женщины весьма успешно занимались тор­говлей и зачастую выказывали больше смелости в этом деле, чем иные мужчины. Среди них особенно выделя­ются имена Кайфу Ханы (1831 —1917) из Токусимы, ко­торая изобрела способ ткачества крепона, названный авасидзира (он успешно продавался не только в Япо­нии, но экспортировался в Корею, Китай и в азиатские страны юго-восточного региона); или Оура Окэи (1828—1884), наладившей торговлю чаем с иностран­цами в Нагасаки и приобретшей такую известность, что генерал Грант во время своего визита в Японию пригласил ее подняться на борт своего судна.

Культура поведения

Но все же на публике женщины вели себя очень скромно, даже те из них, кто занимался торговлей или военным делом, подобно Накано Такэко (1847—1868), в совершенстве обращавшейся с нагината (алебарди), отличившейся в сражении у замка Цуруга в Исэ, где она и погибла вместе с сестрой Юко и матерью. Почти во всех случаях, когда семья появлялась на публике, на пер­вом плане был мужчина, и именно ему доставались все почести и поздравления. Японки спокойно принима­ли этот обычай, который, как им было хорошо известно, помогал их мужьям сохранить лицо, ведь истинным гла­вой дома, за которым всегда оставалось последнее сло­во, кто ведал расходами и кто в конечном счете управлял семьей или предприятием, — были именно они. Жен­щина, казавшаяся такой мягкой, приветливой и покор­ной в обществе, дома часто вела себя властно и главенст­вовала над всем. И вся Япония была поражена, когда императрица однажды появилась вместе с императо­ром на вокзале Симбаси, чтобы попрощаться с ним, когда он отправлялся в путешествие — раньше этот по­ступок расценивали как пренебрежение женской скромностью.

Японская писательница Эма Миэко в своей книге «Хида но Оннатати» (Женщины Хиды) описывала мать семейства, живущую на ферме в префектуре Тояма:

«Я сознавала, что эта женщина, с ее простой мане­рой поведения, ее активностью и деловитостью, обла­дала невероятным чувством собственного достоинст­ва, которое так сложно описать. Дело было не только в безупречной манере держать себя, но в каком-то "тра­диционном" благородстве, присущем Матери клана. Сидя в спокойной и бесстрастной позе, она была поистине прекрасна».

Эта женщина, перешагнувшая рубеж пятидесятиле­тия, не только заботилась о свекрови и свекре, которым было больше восьмидесяти, но и контролировала рабо­ту сына и невестки, помогала им воспитывать детей, в то же время заправляла всем хозяйством на ферме.

Такой тип японской женщины все еще встречается в деревнях и среди представителей среднего класса. Те японки, которые работали вне дома, имели очень сильный характер и были склонны скорее к практиче­ской деятельности, чем к умствованиям. Конечно, их способности к философии или к учебе были ничуть не ниже, чем у мужчин, ведь насчитывалось большое ко­личество поэтесс и писательниц, вроде Мацуо Тасэко (1811 — 1894), творившей под псевдонимом Кинно Ба-сан и прославившейся лирическими произведениями (среди которых «Мацу но Хомарэ», «Мияко но Цуто»), или Вакаэ Ниоко (1835—1881), являвшейся учитель­ницей императрицы Сокэн, или же Ёсано Акико (1878—1942). И это лишь несколько имен из длинного списка. Но в большинстве своем жещины были слиш­ком заняты домашним хозяйством и другими забота­ми, чтобы уделять время самообразованию. Это была привилегия тех, кто принадлежал к высшим классам, кто имел свободное время, «свободную» профессию или занимался вопросами религии.

Образование женщин в японии

До того как в стране начали распространяться школы, немногие из жительниц деревень, даже из тех, кто считался «современными», могли похвастаться умением читать и писать. Все образованные женщи­ны принадлежали к высшим слоям общества или яв­лялись буддийскими монахинями, и их было не так уж и много. С 1872 года женщинам разрешили посещать уроки в школе. Матери надеялись, что их дочери по­лучат лучшее образование, чем они сами, хотя суть этого женского образования сводилась в основном к практическим знаниям, необходимым для ведения домашнего хозяйства. 

У замужних женщин остава­лось мало времени на посещение занятий, и часто элементарным навыкам чтения и письма их обучали собственные дочери. Отмена запрета на женское об­разование не слишком увеличила число тех, кто вос­пользовался этим, и только к 1890 году родители ста­ли отправлять в школу всех девочек. И все же мало кто из них продолжал учебу после завершения начально­го образования. Умение читать и писать казалось им совершенно необходимым не столько для личной культуры, сколько для управления семейными делами, особенно теми, которые касались семейного бюдже­та, для чтения специально выпускаемых женских га­зет, в которых печатались кулинарные рецепты, сове­ты по кройке и шитью, шелководству и т. п. Немногих из читательниц этих газет интересовали политичес­кие события, так что о них и вовсе не писали. Но зато публикуемые романтические истории и сказки с не­пременной моралью в конце питали их воображение в редкие часы досуга. Иногда молодым девушкам было сложно присутствовать на всех школьных занятиях, и случалось так, что ученицы приходили на уроки, неся на спине маленького брата или сестру, поскольку по­сещение школы ни в коем случае не освобождало их от домашних обязанностей. Так что часто их образо­вание оставляло желать лучшего. 

Только в 1905 году, после того как в Японии, пережившей две войны, ус­ловия жизни изменились в лучшую сторону, девочки стали приходить на занятия более или менее регуляр­но. Во время войн женщины, разлученные с мужьями, братьями или сыновьями, должны были вести с ними переписку, чтобы сообщать новости из дома об уро­жае, о состоянии семейного бюджета, о здоровье род­ных. Те, чьи мужья были грамотными, не хотели, что­бы письма им читали посторонние люди.

Поэтому приходилось учиться чтению самостоятельно, а для этого следовало посещать школу. Пожилые или очень занятые женщины просили своих детей учить их. В японском языке помимо иероглифов существует сло­говая азбука (хирагана). Ее нетрудно выучить, поэто­му и сегодня четырех- пятилетние японцы могут чи­тать простые тексты, записанные с помощью хираганы. Но для того, чтобы в письменном виде вы­разить свои мысли, необходимо умение пользоваться заимствованными из Китая иероглифами, изучение которых может занимать гораздо больше времени.

Что касается женщин из аристократических се­мей, то они довольно рано начали учиться грамоте и были первыми, кто начиная с 1872 года стал отправ­лять дочерей в школу. Некоторые из них хорошо ус­певали и могли продолжить занятия в колледже, но поступать в университеты им было разрешено толь­ко с 1901 года. Следует отметить, что задолго до это­го времени некоторые японки из благородных семей очень продвинулись в самообразовании. Освоив чте­ние и письмо, они с помощью преподавателей при­ступали к изучению иероглифов и классических японских произведений. Не меньшее внимание они уделяли искусству. Так в Японии появились талантли­вые поэтессы, знатоки по части составления компо­зиций из цветов (икебана), проведения чайной цере­монии (та-но-ю) или искусные танцовщицы. Те, кто происходил из военных семей, занимались военным искусством, каллиграфией и живописью.

Общество охотно позволяло женщинам свободно изучать традиционные формы культуры, но если дело заходило о достижениях западной цивилизации, более ориентированных на науку, то в этой сфере доступ к знаниям был для женщин не то чтобы запрещен, но дозволялся только в определенных и узких областях: гинекологии (первая японка-гинеколог Кусумото Инэ (1827—1903), использующая западную методику, была дочерью Франца фон Шибольда), педиатрии или уходе за детьми грудного возраста. Часто женщины, принад­лежавшие к благородным семьям, но ограниченные в средствах, должны были зарабатывать себе на жизнь и открывали детские сады, а самые образованные — школы для девочек. В 1882 году насчитывалось около двадцати пяти тысяч учительниц, что составляло 3 процента от всего числа школьных учителей. Некоторые учительницы самостоятельно или при помощи преподавателей продолжали свое образование и до­стигали порой очень высокого уровня и составляли штат преподавателей в женских университетах. В 1899 году была открыта медицинская школа для девушек, но она не имела еще университетского ранга. Наконец, появились многочисленные женские учебные заведения и вечерние курсы, обучающие искусству живописи, музыки, составления букетов и т. д. 

Только к 1890 году женщины начали постоянно работать на заводе. До этого девушки работали на прядильных фабриках эпизодически или сезонно, в зависимости от желания, и не являлись квалифицированными работниками. Начиная с 1890 года прядильные фабрики стали организовываться по более рациональному принципу, чем раньше, так что в этой отрасли возникла острая потребность в квалифицированных кадрах. Женщины охотно отзывались на это актуаль­ное для них предложение, и вскоре они уже составляли 90 процентов от всего штата рабочих. Другие профес­сии стали им доступны позже. Так, только в 1899 году женщины смогли работать телефонистками. Предпо­лагалось, что женщины должны работать в помещениях, куда мужчины не имели права входить, и занимать должности, которые не требовали непосредственного общения с клиентами. Ситуация изменилась лишь к 1903 году, когда женщинам было позволено продавать билеты в кассах железнодорожных станций, а в 1907 году в некоторых административных учреждениях — занимать должности, ранее предназначенные исключительно для мужчин. Тем не менее большинство рабо­чих мест, которые занимали женщины, считались источником временного заработка, а замужняя женщина могла лишь изредка совмещать какую-либо работу со своими семейными обязанностями. До конца эпохи Мэйдзи общественное мнение по этому поводу дели­лось на два противоположных лагеря.

Для девушек без образования было не так много вариантов устроиться на работу. Тем, кто должен был зарабатывать на жизнь (а после двух войн таких жен­щин, потерявших сына или мужа-кормильца, было много), приходилось наниматься прислугой или няня­ми в богатые семьи, работать на заводе или в мастер­ской. Несмотря на свое желание повысить уровень об­разования, чтобы найти лучшую работу, времени на это у них не оставалось, к тому же учебники и само обу­чение стоили относительно дорого.

Среди японок, вынужденных работать, часто встречались вдовы, к повторному замужеству которых общественность относилась неодобрительно, хотя формально ничто не запрещало им вновь вступить в брак. Но если в деревне это случалось довольно часто из-за того, что вдовам нужно было как-то управляться с сельскохозяйственными работами, то в городе повтор­ное замужество вдовы было редкостью, и, чтобы вы­жить, им приходилось идти работать на завод или на прядильную фабрику.

27.09.2012

В разгар Второй мировой войны производилось порядка 30 тысяч мечей в год, а в конце — число сократилось до восьми тысяч.

Исокити Ватанабэ — выдающийся мастер по изготовлению мечей, глава Токэн Танрэн-кай (ассоциация оружейников) в Сэки-мати, Гифу, — продолжает поставлять великолепные мечи, спрос на которые все растет. Ассоциация также предоставляет информацию и дает советы относительно мечей. 

Известный производитель мечей 

Возросший спрос на мечи, выкованные новым способом, позволил мастерской Сэки-но-Маго-року Токэнсё, которая находится напротив станции Сэки-мати в Гифу, начать массовое производство таких мечей по вполне приемлемым ценам. По соседству с этими статьями напечатана реклама «Сэки Токэн К.К. Лимитед, торговля японскими мечами». Вероятно, это объявление относится исключительно к продавцам оружия, поэтому оно дано отдельно от информации о производителях.

В разгар Второй мировой войны производилось порядка 30 тысяч мечей в год, а в конце — число сократилось до восьми тысяч. После оккупации изготовление мечей было полностью запрещено, однако, говорят, генерал Макартур добился разрешения на изготовление мечей для сувениров военнослужащим союзной армии, чтобы не лишать оружейников работы, пока они не нашли альтернативного занятия.

Действительно, встречаются не подвергавшиеся закалке клинки, датированные 1946 г. О японских мечах, которые солдаты союзников разбирали как сувениры, рассказывали всякие байки, полные мистических тайн. Вот типичный пример: «По преданию, меч, принадлежавший отцу или деду, расплавлялся, чтобы превратиться в лезвие клинка сына или внука». 

В военной оправе гунто могут находиться клинки солидного возраста. Это — либо фамильные клинки, приспособленные для военной службы, либо купленные у торговцев. В целом, очевидно, менее 10% офицерских син-гунто имеют клинки, созданные до начала XX в. В ряде послевоенных изданий, как на английском, так и японском языках, содержались утверждения, что во Второй мировой войне не использовались «древние» клинки (т.е. периодов Кото и Синто), хотя японские авторы должны были знать, что это не соответствует истине. В последующих главах дается краткий обзор основных технологий изготовления клинков в 1930-х и 1940-х гг. В их число вошли как традиционные методы ручной ковки, так и массовое производство, а также методики, занимавшие своего рода промежуточное положение и сочетавшие элементы тех и других. 

Самые лучшие образцы клинков — это тамахаганэ гэндайто (хотя правильнее было бы назвать их просто «гэндайто», но первое слово мы прибавили для удобства классификации). Следующую позицию занимают гэндайто из заводской стали. Такой термин, строго говоря, не вполне правомочен, поскольку понятие гэндайто предусматривает использование тамахаганэ, но мы сочли уместным остановиться именно на нем, чтобы подчеркнуть использование в этом процессе изготовления и традиционной ручной ковки и закалки в воде.

14.09.2012

Противоречие между сюжетом о Нинигино микото и опередившим его Ниги толкуется мифологами по-разному.

НИГИ ХАЯХИНО МИКОТО 饒芸日命, 櫛玉饒, 速曰命 — персонаж, входящий в противоречие с одним из основных сюжетов обоих мифологических сводов ― сюжете о схождении с неба на землю Нинигино микото, внука небесных богов, для управления Японией. Как явствует из «Нихон сёки», Н. спустился с неба на землю раньше Ниниги. Согласно «Нихон сёки», мифический первоимператор Дзимму говорит (со слов другого персонажа): «В восточной стороне есть прекрасная земля. Со всех четырех сторон ее окружают зеленые горы. Там, внутри, есть некто, спустившийся с неба на Небесном Каменном Корабле. <…> 

Думается мне, что надобно распространить в той земле великие деяния государей, чтобы Поднебесная полнилась [мудрой добродетелью]. Может, это место ― середина шести направлений страны? А тот, кто с неба спустился, может быть, Ниги-хаяхи? Не отправиться ли туда и не основать ли там столицу?» 

Таким образом, Дзимму признает приоритет Ниги-хаяхи. Когда же он, наконец, добирается до тех мест, владетель Нагасунэ-бико сообщает ему, что в незапамятные времена «потомок небесных богов сел на Небесный Каменный Корабль и спустился с неба. Он взял в жены мою младшую сестру. Разве может быть двое потомков небесных богов? И почему, если ты носишь имя сына небесных богов, ты отбираешь у людей их землю?» Дзимму требует доказательств, и Нагасунэ-бико показывает ему стрелу (ама-но хахая) и походный колчан, точно такие же, как у самого Дзимму. В то же время сам Ниги  уже знал, что «небесные боги с самого начала собирались только небесному внуку помощь оказывать», и убил Нагасунэ-бико, которому «бестолку было объяснять разницу между Небом и людьми». А первоимператор Дзимму с самого начала знал, что «Ниги ― бог, спустившийся с неба».  Ниги  в ранних текстах именуется дальним предком рода Мононобэ 一 рода воинов, поддерживавших род императора в его покорении земель.

Далее в «Нихон сёки» Ниги  упоминается в том же свитке об императоре Дзимму: император совершает «куними» ― ритуальное оглядывание страны 一 и приводит три восхваляющих страну эпитета, принадлежащих, по-видимому, божествам, наиболее авторитетным для составителей сводов: Идзанаги, Оонамудзино ками и Нигихаяхи-но микото, который, «облетая толщи пустот на Каменном Корабле Неба, увидев эту страну, спустился вниз и поэтому назвал ее "страной Ямато, которую видно с неба» («сорамицу Ямато» ― частый постоянный эпитет в танка «Манъёсю»). Противоречие между сюжетом о Нинигино микото и опередившим его  Ниги  толкуется мифологами по-разному, наиболее распространенная версия ― что культ Ниги  был привезен на острова еще одной, не основной группой военного клана Мононобэ.

Когда вы обеспокоены, ваше тело начинает напрягаться, сжимаются мышцы и дыхание становится поверхностным и прерывистым.

Для оптимального здоровья существенное значение имеет хорошая циркуляция крови, которая является пищей для тела и исключает изнашивание каждой его части. Для циркуляции крови мы обладаем сердцем, которое качает ее по всему телу. Но, как говорится, мы имеем три типа насосов внутри нашего тела. Один из них — это само сердце, второй — мышцы, третий — дыхание. Сердце — сравнительно маленький орган, состоящий из мышц, гоняющих кровь по телу, но одно оно не может совершать длительную работу по циркуляции крови в каждую часть тела. Оно нуждается в некоторой помощи. Когда вы делаете определенные физические упражнения, мышцы ритмично сжимаются и расслабляются. Когда мышцы сжимаются, они выдавливают кровь, а когда расслабляются, то кровь втягивается — таким образом они работают, как насос. Для получения наибольшего эффекта от такого насоса лучше всего вовлечь в работу большие группы мышц, такие, как ноги и спина. Вы не можете ожидать большого эффекта, двигая только маленькие мышцы, например: пальцы.

Это также объясняет, почему расслабление имеет очень важное значение. Если вы психически напряжены, то напряжены также и ваши мышцы. А напряженные мышцы оказывают отрицательный эффект на циркуляцию крови, т. к. не позволяют крови войти, следовательно, накладывают на сердце большую нагрузку. Расслабленные и мягкие мышцы позволяют крови течь свободно.

Когда вы обеспокоены, ваше тело начинает напрягаться, сжимаются мышцы и дыхание становится поверхностным и прерывистым, т. к. сжатые вокруг грудной клетки и живота мышцы не позволяют нормально дышать. Вы можете изменить этот процесс, форсируя глубокое медленное дыхание, расслабляя мышцы тела, и, в конце концов, ваше беспокойство пройдет. Вот почему большинство расслабляющих методов включает в себя глубокое дыхание и контролирование мышц.

Рассматриваемое количество крови циркулирует во внутренних органах брюшной полости. Эти органы управляются автономной нервной системой и не могут приводиться в движение по желанию скелетных мышц, поэтому вы не можете рассчитывать, что они будут действовать, как насос. Однако вполне возможно произвести этот эффект с помощью брюшного дыхания. Брюшное дыхание включает в себя движение диафрагмы вверх и вниз. Когда диафрагма прижимается вниз, давление в брюшной полости увеличивается и кровь из органов выдавливается; когда диафрагма поднимается, давление сбрасывается и кровь заходит внутрь. Хотя вы можете достичь определенной степени пользы этого вида и от упражнений полных приседаний, считается, что брюшное дыхание — это наилучший вид массажа ваших внутренних органов.

Для здоровья обычно пользуются двумя видами дыхания, но в каратэ имеется три вида.

1. Обычное брюшное дыхание

Это наиболее основное брюшное дыхание, и, используя его, вы значительно поможете вашему физическому и духовному здоровью. Некоторые китайцы называют это дыхание "буддистским дыханием". Во время этого метода ваш живот выходит наружу при вдохе и втягивается при выдохе. Медитацию в Японии называют "МОКУСО". МОКУСО обычно практикуется в начале и конце каждого тренировочного занятия.

2. Обратное брюшное дыхание

Как вы и предположили, это полностью противоположное обычному брюшному дыхание, т. к. живот втягивается при вдохе и выходит наружу при выдохе. Некоторые китайцы называют его "таоистским дыханием". Это более сильное дыхание, чем обычное, и является хорошим упражнением для навыка увеличения брюшного давления и опускания центра тяжести во время выдоха. Вы можете практиковать это дыхание в полной мере и в МОКУСО, но в нашей школе оно делается более энергично во время тренировок для восстановления нормального дыхания. Оно называется "КОКЮ ЧОСЭИ" (но обычно его называют только КОКЮ).

3. Дыхание Санчин

Этот метод называется дыханием САНЧИН, потому что используется во время исполнения КАТА САНЧИН. Это комбинация обоих видов дыхания, обычного и обратного, и наиболее подходит для реальных боевых ситуаций. Когда вы делаете вдох, живот выталкивается, как при обычном дыхании, но когда вы делаете выдох, живот остается надутым, как при обратном брюшном дыхании. Как я объяснял ранее, когда вы вступаете в бой, ваша грудная клетка должна быть сжата, пребывая в готовности к неожиданному удару в эту область, а живот должен быть опущен вниз и выдвинут вперед, чтобы поддерживать центр тяжести как можно ниже. С помощью дыхания САНЧИН ваше брюшное давление все время сохраняется высоким, делая тело подобным надутой покрышке и, таким образом, достаточно сильным. Итак, по этой причине дыхание Сан-чин (его практикование) является полезным. В любом случае: и при вдохе, и при выдохе положение вашего тела должно оставаться неизменным.

26.11.2011

Кланы Японии — группа родов древней и средневековой Японии, происходившей от детей императоров, которым было отказано в статусе принцев.

Первый император появился на Японских островах в 660 году до н. э. и получил титул Дзимму-тэнно, что означает «Правитель Дзимму». С ним началась «земная» история Японии. Несмотря на то, что император почитался как недосягаемый потомок богов, в его окружении все же находилось немало дерзновенных смельчаков, жаждущих любой ценой занять его трон. Одними из первых, кому еще в IX веке удалось узурпировать верховную власть и фактически удерживать ее вплоть до XII столетия, были члены клана Фудзивара. Высокие посты, занимаемые ими при дворе, позволили им довольно быстро взять власть в свои руки. Выдавая женщин своего клана за императоров, Фудзивара тем самым не только приобретали неограниченное влияние при дворе, но и соединялись с верховными правителями кровными узами. От таких «небесных» браков рождались наследные принцы, которые в будущем могли претендовать на императорский престол. Фудзивара буквально организовали в Японии институт регентства, и реальная власть ушла от «небесных правителей». Но власть, как песок, вполне может просочиться меж пальцами. И Фудзивара изо всех сил старались обезопасить себя от возможных соперников, высылая их в отдаленные районы страны, мотивируя это необходимостью защиты территорий от нападений айнов и морских пиратов.

Среди таких «ссыльных» конкурентов особенно ярко выделялись представители двух сильных линий императорского рода — Тайра и Минамото. Довольно скоро Минамото начали контролировать север и северо-восток государства, а клан Тайра — его юго-западную островную часть.

Вот только дружбы между этими двумя кланами не было, хотя они вполне могли объединиться для свержения власти Фудзивара. Но нет, они постоянно враждовали друг с другом. Начиная с 1051 года почти полтора века страну раздирали смуты и восстания. Одним из них, определившим дальнейшую судьбу могущественных кланов, стало восстание Хэйдзи, поднятое в 1160 году полководцем Минамото-но Ёситомо против Тайра. Восстание окончилось поражением, а сам Ёситомо был убит. Но его третьего сына, тринадцатилетнего Ёритомо, глава рода Тайра пощадил и сослал на восток страны в Ид-зумо. Так Тайра совершили роковую ошибку. Спустя двадцать лет после гибели отца Ёритомо так и не забыл поражения клана. Собрав под свои знамена несколько тысяч человек, означал вместе со сводными братьями настоящую войну на уничтожение противника. После ряда побед клан Минамото в апреле 1185 года в битве Гэмпэй, проходившей в бухте Данноура, полностью разгромил клан Тайра.

С того самого времени Минамото Ёритомо начал укреплять свою военную власть и в 1192 году получил от императора Японии титул сэйи тайсе-гун — «великий главнокомандующий, покоритель варваров». Так он стал военным правителем империи. А император полностью лишился власти. Такой тип правления продержался в Японии около семи веков, вплоть до 1867 года, когда последний сёгун Токугава Ёсинобу отрекся от власти. И все эти века главными действующими лицами в пьесе японской истории были потомки бога войны Хатимана — самураи. Им было предначертано Служение…

Но для Служения следовало получить определенное воспитание и пройти путь самурая по вертикали «ОЯ — КО», что дословно переводится как «отец — сын», а в более широком смысле — как «учитель — ученик» или «покровитель — подопечный».

23.08.2012

Император Японии должен выражать дух или идею своей страны гораздо в большей степени, чем давать импульс в ее жизни.

По этой причине в наш технологический век Япония имеет императора-ученого, биолога, получившего образование на Западе. Двор должен был оставаться замкнутым мирком, где, вдали от волнений повседневной жизни, кристаллизуется история. Эта кропотливая работа по возделыванию культуры сопровождается определенной забывчивостью, но подробности жизни в данном случае имеют меньшее значение, чем символ. Император Мэйдзи, перекинувший мостик из одного общества в другое, понимал, что ему придется в самом себе культивировать определенную двойственность. Он был абсолютно современным императором, в период царствования которого были приняты хартия и конституция, он одевался на западный манер и, хотя личность императора всегда была священна и недоступна для взора, не побоялся представить народу свой фотоснимок. Мэйдзи как мудрый властелин в своих речах всегда ссылался на нравственные ценности, освященные традицией, и проявлял постоянный интерес к вопросам образования членов своего семейства. 

Именно своей осознанной скромностью и подчеркнуто глубоким вниманием, с каким он прислушивался к советам, Мэйдзи сумел приобрести уважение и доверие своих советников. В соответствии с конфуцианским определением умудренного правителя он выслушивал с равной благосклонностью самые противоречивые мнения. Поскольку так сложилось издавна, все вершилось именем императора, хотя он и не воздействовал напрямую на события. Но эта бросающаяся в глаза непричастность способствовала укреплению трона больше всего: министрам и избранным лицам предоставлялась (и в этом была награда) возможность осуществлять радикальную реформу страны, — это была лестная идея значимости, прекрасно задуманная хитроумным императором. Он сумел быть зеркалом своего времени.

Во времена Токугава, несмотря на очевидную незаметность императорского дома, именно двор благодаря совершенному, сдержанному ансамблю Кацура сумел сохранить существенную часть искусства и архитектуры, которая отвергала пышность нуворишей из числа крупных феодалов и купцов. Сегодня в этом ансамбле XVII века (1620—1624), где соединяются на уровне почвы человек и природа, можно видеть поразительную первооснову открытий современной архитектуры. Это послание в будущее было отправлено японской императорской семьей три столетия тому назад.

Старинная поэзия, украшение национальной литературы, была создана под высоким покровительством императора и двора. Язык там был действительно особенным. Поэзия, которая представляет, без сомнения, до сих пор живое и наиболее оригинальное направление в японской литературе, традиционно была там предметом особого внимания. Именно императоры оказывали поэзии честь, создавая сборники стихов или отдавая приказ отобрать среди большого количества других собраний три наиболее прекрасных сборника национальной литературы: Манъёсю, Кокинсю, Сын Кокинсю.

Наконец, слава императорского сияния отразилась в расцвете прекрасной японской живописи (ямато-э). Император-ученый, император-преобразователь, исполненный мудрости, император-архитектор, император-поэт, император-художник — император был символом всего, чем могла гордиться эпоха.

Известны изображения императоров. Речь, разумеется, не идет о портрете в строгом смысле слова. Иногда гораздо важнее, чем личность императора, было показать его глубокую религиозность. Император Сога (809—823) приобрел большую известность не только своими административными качествами (он создал важнейшую кадровую систему эпохи Хэйан), но и как талантливый поэт и каллиграф. Его портрет был написан в XIII веке, спустя четыре столетия после смерти персонажа, в стиле ямато-э на роскошной бумаге, инкрустированной золотом и серебром. Все возможности композиции, включая декоративные эффекты бумаги, были использованы, для того чтобы передать атмосферу, подобающую изображению божественной особы. Император Ханадзоно (1308—1318) был представлен на портрете в монашеском платье. Он отрекся от престола в пользу своего кузена Годайго, который делал попытки возвратить власть в свои руки. Портрет, относящийся к 1338 году и изобразивший бывшего императора в возрасте 44 лет, написан в традиционной манере придворных портретов. Создателем этого жанра был Фудзивара-но Таканобу (1142—1205), снискавший славу как талантливый поэт и портретист. Некоторые из его портретов были настолько реалистичны, что шокировали придворных. До него портрет был либо чисто религиозным, либо ритуальным. На левой стороне портрета Ханадзоно, который теперь хранится в Киото, имеется собственноручная надпись императора. Таинственная сущность императорского достоинства выражается в символах трех священных объектов — зеркала, сабли и драгоценности.

Считается, что эти три предмета были унаследованы от самой богини солнца или от ее предприимчивого брата Сусаноо. Но ни зеркала в виде цветка о восьми лепестках, ни сабли, найденной в хвосте змеи с восемью головами, которая наводила страх в Идзумо, ни драгоценности в форме когтя — такие и сейчас еще носят сибирские шаманы — сегодня нет в материальном виде. И уже давно наступило время, чтобы их следы затерялись в легенде. Но, появляясь вначале в погребальных глиняных кувшинах эпохи Яёй (медный век), затем в могилах, относящихся к периоду Великих курганов (эпоха железа), они представляют прекрасные археологические свидетельства доисторической эпохи. Тайное очарование зеркала, откровенное могущество меча, притягательная сила звериного когтя, смягченные изяществом изготовления, позволили приписать каждому из этих предметов особый символический смысл. Уже Китабатакэ Тикафуса (1293—1354) рассказывал следующее: 

«Тогда Великая Богиня, взяв в свои руки драгоценное зеркало, дала его своему внуку, сказав ему: "Когда ты посмотришь на это зеркало, о мой внук, то это будет так, как если бы ты смотрел на меня. Храни его при себе, это твое священное зеркало". К этому она прибавила драгоценность в форме полумесяца, сулящую процветание, и меч, изготовленный из собранных облаков, вручив, таким образом, три сокровища. Она сказала еще: „Освети весь мир сверканием, равным блеску этого зеркала. Царствуй над миром благодаря чудесному могуществу этой драгоценности. Подчини себе тех, кто тебе не станет повиноваться, взмахнув этим божественным мечом". Символы императорской власти были переданы в Японию в том же порядке, в каком солнце, луна и звезды поселились на небе. У зеркала была форма солнца; драгоценность напоминала луну; меч был создан из вещества звезд… Зеркало само по себе не обладает ничем, но беспристрастно отражает любые явления, показывая их подлинные черты. Символ зеркала заключается в его реакции на свойства предметов, таким образом, оно представляет собой источник всякой чести. Символ драгоценности состоит в ее мягкости и скромности; она является источником сострадания. Символ меча в его силе и решительности; он является источником мудрости» (Китабатакэ Тикафуса. Дзинно сотоки).

Этот текст воскрешает воспоминания о старых связях с континентом: солнце и луна в китайской космогонии выражают мужскую и женскую сущность — принцип ян и инь, противостоянием и циклическим чередованием которых создается жизнь. Эти три талисмана японских императоров имеют значение большее, чем просто символы суверенитета, они составляют космический символ и с этой точки зрения напоминают древнюю китайскую легенду о котлах и девяти бронзовых треножниках — символах девяти провинций Древнего Китая: «Юй [великий легендарный царь, основатель первой царственной китайской династии] расплавил девять треножников. Пять — для того, чтобы отвечать на закон ян, четыре — для того, чтобы представлять число инь. Он приказал мастерам сделать треножники инь из женского металла и треножники ян из мужского металла. Треножники были всегда заполнены для того, чтобы можно было предсказывать благоприятный или пагубный характер обстоятельств. Во время правления Цзе из династии Ся вода в треножниках внезапно принялась кипеть. Когда царство Чу приближалось к концу своего существования, все девять треножников сильно заколебались, что всегда было предзнаменованием гибели» (Ван Кя. Че-и-ки).

Роль императора состоит в первую очередь в том, чтобы отвечать за церемонии и возглавлять их. Церемонии соответствуют ритму смены времен года, они пульсируют вне времени, отгороженные от шума политических и экономических событий. Это прежде всего празднества по случаю Нового года, в настоящее время в Японии они являются наиболее важными среди семейных праздников и праздников, связанных с природными явлениями, о чем свидетельствуют такие памятники, как «Непринужденные литературные беседы о Новом годе» и «Поэтическое собрание о Новом годе». На Новый год император благодарит за добрые пожелания народ, который собрался перед дворцом, наряженный в праздничные одежды, по крайней мере, женщины надевают самое красивое кимоно. Та же процедура наблюдается весной, по случаю дня рождения правителя (29 апреля для ныне царствующего императора Хирохито). Ежегодно в апреле в разных местах Японии проводится символическая церемония посадки дерева. Осень отмечена праздником спорта, и он также сопряжен с разъездами по стране. Кроме этих праздников, непосредственно связанных с японской цивилизацией, добавляются многочисленные празднества, на которых присутствуют иностранцы, например императорский праздник в саду или замечательная охота на утку. Но связаны ли эти праздники с культурной традицией, благотворительной акцией или же являются общенациональными, они должны проходить под руководством главы государства.

Персона императора не может быть отделена от этого столь живучего феномена в Японии — праздника, мацури. Во времена двора Ямато понятие мацури гото использовалось, впрочем, для того, чтобы обозначить правительство; предполагалось, таким образом, тождество того и другого понятия. И хотя в наши дни правление в современном понимании не является больше делом рук императора, по крайней мере, так можно утверждать, но император сохранил за собой то, что было первоначальным содержанием его должности, — проведение празднеств. Известна серия «Пять императорских празднеств», созданная Сакай Хойцу, художником из школы Корина, которому был присущ особый интерес к живописи ямато-э. Чтобы написать эти картины (за год до смерти художника, умершего в 1827 году), автор изучил множество старинных картин. На первой показаны высокопоставленные должностные лица, прибывшие, чтобы выразить свои пожелания императору по случаю Нового года. Во время этой церемонии — кото-хай — в первый день Нового года император принимал придворных служащих и посланцев из провинций. Из-за распрей, которые нарушали ритм придворной жизни с X века, придерживались упрощенной церемонии.

Праздник хризантем — ТОГ— отмечается каждый год 9 сентября, это народный праздник. Но первоначально это был праздник императорский: хризантема — эмблема императорской династии. Взгляд на современную Японию придает этому понятию особый резонанс, странный, одновременно театральный и лишенный религиозности, иногда даже вульгарно-коммерческий. Праздники представляют собой один из главных туристических аттракционов Японии; японцы сами отправляются туда как на спектакль, этому соответствует поведение и иностранных посетителей. Для того чтобы привлекать туристов и валютный дождь, который они проливают, разумеется, создаются новые празднества, такие как знаменитый Исторический фестиваль (Дзидай мацури) в Киото. 

Однако праздник в Японии, каким бы второстепенным он ни был, все-таки сохраняет волнующий эмоциональный характер, поскольку, считается, объединяет живых людей, души умерших и сонм богов. Ритмичности праздничной церемонии уделяется особенное внимание; в праздничной музыке большое значение придается ритму — здесь возникает искушение упомянуть о коллективном биении сердец, — он присутствует в завораживающих повторяющихся движениях. Сохранился ряд сцен, выражающих коллективный экстаз, но они смягчены налетом пуританства, заимствованного у Запада. Суматоха, непристойность — эти следы снятия напряженности между двумя сезонами крестьянской работы лишь слегка напоминают о таинствах, которые совершались до наступления автоматизированного однообразия обезличенного промышленного мира. И никто не остается равнодушным к таинствам, которые находили отражение в представлении. В праздничном обряде есть загадочный момент, когда сводится счет между нашим миром и миром потусторонним. Люди по-своему разыгрывают богов; они отдают должное превосходству великих принципов природы для того, чтобы укреплять свою коллективную жизнь. Из этой жизни они изгоняют все скверное, так как, сколь слабым ни был бы человек и как мало ни был бы уверен в своем успехе, однако он, возможно, предназначен для того, чтобы быть чудотворцем. И самый великий среди людей — император.

09.12.2011

Помимо других обязательных требований для верующих, стремящихся к спасению, буддизм выдвигал необходимость наличия так называемых парамит — духовных совершенств мирян.

Парамитами, способствующими мирянину в спасении, считались: высокая нравственность, выражавшаяся в соблюдении «пяти заповедей» («панча шила»), прилежание, непротивление злу, пренебрежение к жизненным неприятностям, даваемое созерцательной «мудростью», и щедрость в подаянии. Последнее было чрезвычайно важным.

«Кто постоянно раздает достойным пищу, питье, одеяния, колесницы, гирлянды, благоухания, умащения, ложе, жилища, светильники, кто святые древа насаждает… кто монахам отводит место для совершения… обрядов, почтительно выстроит вихару… кто устроит трапезу, а в холодное время дарит топливо… такие податели на небо грядут…

Бедные люди, с верой подав милостыню — цветок миробалана, кусочек сахара и т. д., грядут на небо и там великое блаженство получат».

От мирянина, желающего стать буддистом (дословно «почитателем»—упасакой), не требовалось совершения каких-то обрядов, он не должен был ничего менять в жизни. Надо было лишь заявить в присутствии монахов о признании «трех драгоценностей», произнести формулу: «Я прибегаю к Будде, я прибегаю к учению, я прибегаю к общине».

«Панча шила», или «пять заповедей», состояли в отказе от убийства живого существа, от воровства, от лжи, от употребления алкоголя, а также в соблюдении супружеской верности.

Бросается в глаза совпадение почти всех этих заповедей с важнейшими библейскими заповедями. Не следует забывать о том, что эти заповеди являются монополизированными религией элементарными требованиями человеческого общежития.

07.02.2012

Ко времени составления «Кодзики» уже существовала достаточно развитая «историческая» традиция (существовавшая как в устной, так и в письменной форме)

Первым из полностью дошедших до нас сочинений государственно-исторического характера является «Кодзики» («Записи о делах древности», 712 г.). Этот памятник еще в полной мере нес на себе печать дописьменной культуры и фактически представлял собой фиксацию текстов, уже сложившихся в устной традиции.

В предисловии к «Кодзики» сообщалось, что после кровопролитной междоусобицы «годов Дзинсин» трон занял Тэмму, и возникла необходимость пересмотра уже сложившихся представлений о роли тех или иных знатных родов в «истории». Составитель «Кодзики» Оно-но Ясумаро приводил слова государя:

«До нашего слуха дошло, что императорские летописи и исконные сказания, кои находятся во владении различных родов, расходятся с правдой и истиной, и к ним примешалось множество лжи и искажений… Посему нам угодно, чтобы были составлены и записаны императорские летописи, распознаны и проверены старинные сказания, устранены заблуждения и установлена истина, и чтобы она была поведана грядущему потомству».

Во исполнение этого повеления сказитель Хиэда-но Арэ выучил наизусть бытовавшие мифы и предания, а затем Оно-но Ясумаро записал их с его слов на китайском литературном языке — вэнъяне. «Кодзики» состоит из трех свитков. Первый из них представляет собой рассказ о последовательном появлении на свет божеств (и их потомков в мире людей) и их деяниях. Затем, во втором и третьем свитках, следует описание правлений «императоров» (тэнно, сумэрамикото, перевод этих терминов как «император» условен), включающее в себя генеалогию и деяния как их самих, так и основных царедворцев. Таким образом, история государства персонифицировалась в истории правящего, а также других могущественных родов.

Обилие генеалогической информации, содержащейся в «Кодзики», свидетельствует о том, что японцев того времени более всего заботил счет по поколениям, а не по годам. Хронология первых правителей носит в памятнике полулегендарный характер. Только с середины VI в. немногочисленные датировки «Кодзики» начинают более корректно соотноситься с данными корейских и китайских источников и второго японского мифологическо-летописного свода «Нихон сёки» (720 г.).

Ко времени составления «Кодзики» уже существовала достаточно развитая «историческая» традиция (существовавшая как в устной, так и в письменной форме). Разумеется, это не была «история» в современном смысле слова: под «историей» тогда понималось «бывшее», имевшее отношение к происхождению того или иного знатного рода. И чем более древним оно было, тем более прочными виделись позиции его представителей в настоящем. Следствием такой ценностной ориентации стало стремление государства монополизировать контроль над прошлым, т. е. миром предков.

Повествование «Кодзики» имело ясно выраженную идеологическую направленность: оно было призвано обосновать легитимность правящей династии (как прямых потомков богини солнца Аматэрасу), а также обоснованность высокого общественного положения других влиятельных родов (поскольку их божественные предки играли ту или иную роль в обустройстве земли Японии в мифологические времена). Иными словами, задача состояла в том, чтобы создать такую модель прошлого, которая подтверждала бы справедливость социального настоящего.

Свод «Кодзики» был первым, но далеко не последним сочинением такого рода. Идеологическая ценность прошлого вела к тотальному господству «исторического» сознания. Практически все нарративные (повествовательные) прозаические тексты той эпохи можно квалифицировать как исторические, т. е. основанные на хронологической последовательности изложения. Всякий объект описания рассматривался во временном аспекте, а те явления, которые в историческом свете отразить было невозможно, не становились, как правило, объектом изображения. Показательно, что VII-VIII вв. не оставили ни одного сколько-нибудь крупного памятника религиозно-философской мысли.

Свод «Кодзики» является одним из наиболее знаменитых памятников японской истории и культуры. Однако в древней и средневековой Японии он практически не был известен. Его повторное открытие было связано с деятельностью ученых школы национального учения» (кокугаку), которые стали его первыми комментаторами. Таким образом, непосредственное влияние «Кодзики» на последующую раннесредневековую культурную традицию оказалось в лучшем случае ограниченным.

Точного ответа на вопрос о причинах такой культурной «забывчивости» не существует. Возможно, свод «Кодзики» был родовой эзотерической (тайной) хроникой правящего дома. Однако более вероятно то, что его содержание слабо учитывало реальное соотношение сил внутри правящих кругов в начале VIII в. и не отражало возросшего влияния тех родов, которые возвысились сравнительно недавно. Так, род Фудзивара, отпочковавшийся от синтоистского жреческого рода Накатоми, к началу VIII в. приобрел значительное влияние при дворе, однако «Кодзики» обходит его вниманием. Не было в «Кодзики» и никаких сведений относительно иммигрантских родов, а также буддизма, который в момент составления «Кодзики» уже стал выполнять роль составной части государственной идеологии.

По-видимому, ценностные установки составителей «Кодзики» были продиктованы той частью правящей элиты, которая в наибольшей степени была заинтересована в максимальной консервации протогосударственных идеологических и социальных структур. Не случайно поэтому, что факт составления «Кодзики» не нашел никакого отражения в основном историческом источнике VIII в. — хронике «Сёку нихонги», — а уже в 720 г., всего через 8 лет после «Кодзики», под руководством принца Тонэри был составлен другой генеалогическо-летописный свод — «Нихон сёки».

22.02.2012

Подъем культуры в VIII в. стал предпосылкой ее дальнейшего развития: совершенствования уже сложившихся форм, видов и жанров, появления новых, освобождения от преобладающего китайского влияния и развития японских элементов, расширения субъекта культурной деятельности

В материальной и духовной культуре японцев в VIII в., безусловно, отчетливо прослеживаются классовые различия. Вместе с тем в культуре антагонистических классов обнаруживается формирование некоторых черт, которые, развиваясь и распространяясь на протяжении последующих столетий, в совокупности с другими элементами, возникшими раньше или значительно позже, составили характерные признаки культуры японского этноса в целом. К их числу относится, например, сезонное любование природой — распускающимися листьями деревьев, цветами, багряным кленом, первым снегом. Этот обычай стал распространяться в VIII в. — сначала как элемент культуры аристократии.

В первую очередь обращают на себя внимание коренные различия в материальной культуре феодалов и крестьянства, обнаруживающиеся в жилище, пище, условиях труда и быта, а следовательно, в обычаях, нравах, мировоззрении. При известной разнице в географических условиях, положении, размерах деревень крестьянское жилище VIII в. в основном было однотипно. Заметные различия в жилье крестьян в пределах одной деревни начали появляться в IX—X вв. и были связаны с процессом имущественной дифференциации крестьянства; на этапе развитого феодализма они стали уже значительными. Общеяпонский же тип жилища, по мнению этнографов, сформировался только в первой половине XIX в..

В VIII в. крестьянское жилище представляло собой землянку или полуземлянку, резко контрастировавшую с домами знати. Из раскопанных японскими археологами жилищ этого времени наиболее известны сохраняющиеся ныне в качестве музеев под открытым небом остатки деревень в Токио и вблизи Екаитиба в префектуре Яманаси. Автор данных очерков в 1981 г. имел возможность ознакомиться лишь с полуземлянками первых столетий н. э., существенно отличающимися от жилищ VII—VIII вв. и размерами, и внутренним устройством, и формой крыши. Поэтому мы сошлемся на описание японского историка Аоки Кадзуо, осмотревшего в 1958 г. жилище из деревни Хираидэ в префектуре Нагано. Это — землянка глубиной 50—60 см, относящаяся к III в., однако существование такого жилища и в VIII в. не было редкостью (раскопки велись с 1947 по 1953 г. токийскими археологами под руководством Оба Ивао).

Конструктивную основу жилища составляли четыре несущих столба, на которых укреплялась тростниковая крыша, низко спускавшаяся к земле и почти закрывавшая стены. Над входом часть крыши была приподнята. Высота жилища — 5—6 м, размеры — примерно 6 м с каждой стороны. Пол — земляной, ночью на него стелилась солома. Внутри стены дома были покрыты древесной корой; никаких перегородок в крестьянском доме в отличие от домов горожан не было. В противоположном от входа скате крыши — отверстие-дымоход. Слева от входа располагался большой глиняный очаг, по обеим сторонам которого были вырыты углубления для хранения пищи. Глиняная утварь — кувшины, горшки — стояли вблизи очага. В таком доме жила семья, состоявшая из 9—10 человек.

Год крестьянской семьи начинался с синтоистского праздника весны, восходившего к первобытной традиции и проводившегося накануне вспашки поля. Крестьяне собирались на праздник с едой и сакэ. В раннее средневековье торжествами руководили синтоистские жрецы. Стержнем праздника были моления о хорошем урожае; крестьянам сообщалось также содержание новых законов и императорских указов. После праздника крестьяне приступали к обработке поля, для чего применялись железные мотыги двух видов — ски и кува. Первые были заостренными и использовались для вскопки земли, вторые имели форму угла, ими переваливали землю. По данным археологических раскопок, в VIII в. железные мотыги были распространены довольно широко; письменные источники свидетельствуют, что металлические сельскохозяйственные орудия ценились весьма высоко: их выдавали части чиновников, а на столичном рынке мотыга во второй половине VIII в. стоила 5,4 л риса.

С древности было известно два способа посадки риса — семенной, непосредственно в грунт (дзикимаки), и рассадой, выращенной на специальном поле (навасиро). Последний способ был распространен в районах с поздней весной и ранней осенью, а также с недостаточным орошением и требовал меньшего количества семян. Однако при посеве непосредственно в грунт всходы были сильнее, а корни не подвержены болезням.

Во время жатвы тоже использовались металлические орудия — железные серпы. Жали рис также двумя способами — без стебля под колос (эйто) и со стеблем, срезая его непосредственно над землей. В первом случае сжатые колосья толкли пестиком в деревянной ступке. Второй способ, видимо, применялся чаще. В этом случае рис извлекали в два этапа: сначала отделяли стебли, а затем извлекали нелущеный рис. Солому использовали для изготовления мешков и для постели.

Зерновая рента-налог взималась нелущеным рисом; семенной рис необходимо было хранить со стеблем, иначе не было ясно, ранний или поздний это сорт. В качестве платы за ссуду (суйко) взимался рис, сжатый под колос.

После сбора урожая устраивался синтоистский праздник благодарения богам. Зимой мужчины часто отбывали отработочную повинность, женщины ткали, плели мешки, лущили рис.

Собранный с крестьян зерновой налог не расходовался, а складывался в уездные и провинциальные амбары; там же хранили вареный высушенный рис (хосиии), который употребляли в пищу сразу после размачивания водой, сакэ, соль и просо. Большая часть налогового риса в 708 г. на случай неурожая или стихийных бедствий была опечатана как неприкосновенный запас и изъята из ведения начальников уездов и губернаторов провинций. В IX в. эти запасы были свезены в столицу для раздачи феодалам, а в X в. в связи с распадом надельной системы никаких запасов не осталось. В столицу отправлялся очищенный белый рис (сёмай), который был легче сжатого под колос.

В 3-м месяце 710 г. столица Японии была перенесена из Фудзивара в Хэйдзэй, построенный в местности Нара. Причинами были голод и эпидемии, а также потребность растущего государства и господствующего класса в более обширных дворцах, присутственных местах для чиновников, территории для строительства домов знати, буддийских храмов. Хэйдзэй оставался столицей до переноса ее в 784 г. в Нагаока, хотя и в течение этих десятилетий императорский двор несколько раз временно переезжал в другое место. До конца XIX в. о Хэйдзэй было известно главным образом из скупых письменных источников. Местонахождение отдельных его частей, в частности императорского городка (дайдайри), где находились и правительственные учреждения, обнаружил в 1899 г. инженер Сэкино Тадасу, занимавшийся ремонтом храмов в Нара; археологические раскопки Хэйдзэй велись в 50—60-х годах XX в.

Хэйдзэй был построен по образцу китайской столицы Чаньани, занимал площадь около 20 кв. км, а его население насчитывало почти 200 тыс. В архитектурном облике города — дворцах, домах знати, буддийских храмах — сочеталось два стиля: китайский, танский, и японский. Регулярные связи с Китаем, прерванные в начале 70-х годов VII в., возобновились с 701 г. Японская знать изучала китайскую духовную культуру, из Китая ввозились предметы роскоши, в Китае учились японские буддийские монахи.

Императорский дворец

Императорский дворец (дайри) в Хэйдзэй был построен в японском стиле, а окружающие его здания и дома знати в китайском. Традиционные японские здания опирались на столбы, врытые в землю. Пол строили высоко над землей, стены были деревянными, крыша — из тростника и коры дерева хиноки (разновидность кипариса). Буддийские храмы в китайском стиле строились еще в VII в., а жилые дома знати — в начале VIII в., что подтверждается археологическими раскопками 30-х годов. Они возводились на каменном фундаменте, имели колонны, окрашенные в красный цвет, белые стены, пол из обожженного кирпича (сэн) и черепичную крышу.

Бедные горожане Хэйдзэй, занятые обслуживанием знати, подобно крестьянам жили в полуземлянках. Однако власти, озабоченные внешним обликом столицы, в 724 г. издали указ, предписывавший всем горожанам строить дома в китайском стиле, с красными колоннами и белыми стенами. По китайскому же образцу в Хэйдзэй высаживали Зеленые ивы.

Столица просыпалась рано. На рассвете звонили колокола в буддийских храмах. В управлении астрономии и календаря (онъёрё) специальный чиновник (рококу хакасэ) наблюдал за водяными часами, и по его указанию его помощники (сюсинтэй) подавали сигналы времени — ударяли в маленький барабан определенное число раз. Одновременно охрана открывала ворота дворцового городка.

Примерно через час раздавался второй сигнал, вместе с которым открывались двери правительственных учреждений, а чиновники в служебной одежде должны были отправляться в присутствие. Звук барабана, по мнению специалистов, слышался на расстоянии в 1 км. Улицы быстро заполнялись чиновниками, которые пешком и на лошадях спешили на службу. Во дворец, в зависимости от сезона, направлялись также губернаторы провинций со свитой либо их гонцы — для докладов по административным и финансовым вопросам.

В полдень снова раздавался удар барабана, чиновники покидали присутственные места, открывались базары — восточный и западный, куда перемещался центр послеполуденной жизни города. Продавали ткани, одежду, пищу, домашнюю утварь, сельскохозяйственные орудия. Торговали и краденым — сохранились документы о краже вещей низшими чиновниками.

Вечером в дворцовом городке снова бил барабан, а в городе звонили храмовые колокола. Закрывались ворота дворца и базары. Вечером в Хэйдзэй было тихо, трактиров в японской столице в отличие от Чаньани не было, ходить по улицам ночью без особой необходимости запрещалось. Слышались только лай собак и шаги патрульных. Осенью и в начале зимы в городе наступало оживление. В 10—12-м месяцах из провинций привозили натуральную ренту; в район, где находились амбары финансового и фискального департаментов, пригоняли коров и лошадей, на которых привозили рис и ткани, приходили крестьяне, переносившие грузы на себе. Зимой в Хэйдзэй было много крестьян, отбывавших отработки на строительстве.

Власти насаждали среди чиновников конфуцианство, в школах для детей знати изучались конфуцианские книги и практика применения конфуцианских идей в государственном управлении (кэйгаку), двор требовал соблюдения этикета (ли) в присутственных местах. Но если в служебных отношениях чиновников принципы конфуцианства так или иначе соблюдались, то жизненной моралью, нормой личной жизни знати оно не стало.

Благородные мужи Японии

В начале VIII в. идеалом японской аристократии стал тип «благородного мужа» (миябио), нашедший отражение, в частности, в поэтических антологиях VIII в. Признаком благородства были сезонные любования природой и садами, светские приемы и пиры, чувственная любовь. Развлечением на приемах были стихи и песни; в некоторых домах знати по вечерам читали книги при свете масляного светильника. Угощение на пирах было весьма обильным. В источниках упоминаются овощи, мясо, птица, морская трава, ракушки и рыба. Поскольку Хэйдзэй находился сравнительно далеко от моря, то последние употреблялись, как правило, в сушеном или соленом виде. В повседневной жизни и знать, и крестьяне чаще всего ели рис.

Питание у всех классов общества было двухразовым; крестьяне питались почти исключительно рисом. В императорских указах регулярно говорилось о буддийском запрете уничтожать живое, однако на жизни аристократии это не отражалось. Знать требовала от крестьян соблюдения запретов, но сама употребляла в пищу мясо.

Бедствия и болезни

Большой ущерб наносили обществу стихийные бедствия и болезни. В «Продолжении анналов Японии» отмечаются довольно частые землетрясения и эпидемии, во время которых погибало множество людей — и крестьян, и знати. В столице и провинциальных центрах жили лекари, лечившие феодалов, но против эпидемий они были бессильны. Рабы изготовляли и продавали крестьянам какие-то таблетки и порошки, однако, судя по источникам, это было мошенничеством — такие лекарства в лучшем случае оказывались безвредными. В правительственных указах больным крестьянам строго запрещалось употреблять такие таблетки и порошки.

Одной из самых губительных была эпидемия оспы, начавшаяся в 735 г. на о-ве Кюсю и за два года распространившаяся на всю страну. В 6-м месяце 737 г. правительство разослало во все провинции инструктивное письмо о лечении оспы, поручив губернаторам сообщить его содержание всем крестьянам. В письме подробно описано течение болезни: сильный жар, сыпь, появляющаяся через несколько дней на 3—4 дня, жажда, которую нельзя утолить, понос, начинающийся после того, как пройдет сыпь и спадет жар. Болезни могут сопутствовать кашель, рвота, кровохарканье, кровотечение из носа. Основной метод лечения — диета и тепло: необходмо хорошо укутывать живот и поясницу, ни в коем случае не переохлаждаться, не лежать на земляном полу; кормить больного надо жидким рисом и супом из проса. Нельзя есть свежую рыбу, холодное мясо, сырые овощи, фрукты, пить сырую воду. При поносе необходимо как можно больше употреблять вареного лука и лука-порея, но если жар не спадет, то можно пить только морковный отвар. Диета должна соблюдаться и 20 дней после выздоровления. В это время нельзя переохлаждаться, находиться на улице под дождем и при ветре. Через 20 дней можно есть хорошо прожаренные рыбу и мясо, но следует воздержаться от употребления скумбрии, ставриды и вяленой рыбы.

С эпидемией 735 г. связано усиление социальной роли официального буддизма. Разумеется, эпидемия была только одним из поводов для развернувшегося строительства новых храмов. Более глубокие причины заключались в стремлении пресечь отмеченное выше антиправительственное религиозное движение, подавить чувства народа величием огромных храмов и буддийских статуй. Это отвечало и желанию императора Сёму — поклонника буддизма, приблизившего к себе монаха Додзи, который, в частности, настаивал на повышении роли монахов в государстве. Сказалось и китайское влияние.

Культуры японской аристократии в VIII в

Развитие духовной культуры японской аристократии в VIII в. тесно связано с письменной традицией. Здесь китайское влияние оказалось весьма плодотворным и неискоренимым (и в современном японском языке до 70 % слов, большая часть пословиц, поговорок, идиом имеет китайское происхождение). Заимствование сложной, многозначной, но удобной, богатой многообразными оттенками иероглифической письменности, где каждый знак — не просто символ, а передатчик смыслового значения (а нередко — ряда значений) и к тому же — богатый историко-культурный источник, дало толчок развитию литературы, образования, историографии.

Один из основных способов использования китайских иероглифов был заимствован в Пэкче и заключался в том, что к японским словам (сначала — к существительным, а затем и к другим частям речи) подбирались соответствующие по смыслу иероглифы. Этим способом, получившим название «манъёгана», написаны первый историко-литературный памятник японской письменности — «Хроника древних событий» («Кодзики»), поэтическая антология «Сборник множества стихов» («Манъёсю»). Вместе с тем среди знати получил распространение древнекитайский письменный язык вэньянь, именовавшийся в Японии, как и в Корее, «ханьским письмом» (камбун).

С развитием письменности связано распространение поэтического творчества и создание антологий. Стихи сочиняли феодалы, императоры, крестьяне. Первая антология (на древнекитайском языке) — «Думы о ветре» («Кайфусо») — появилась в 751 г. и была составлена из стихов второй половины VII—первой половины VIII в. Более известна упомянутая выше вторая антология — «Сборник множества стихов», включающая около 4,5 тыс. стихов и песен, в основном VII—VIII вв. Имена составителей и точная дата завершения сборника неизвестны, но известно, что много сил в его подготовку вложил Отомо-но Якамоти (718—785).

Среди известных авторов песен «Сборника множества стихов» — Каки-но Мотохитомаро, Ямабэ-но Акахито, Нуката-но Окими. Круг авторов был весьма широк: члены императорской семьи, аристократы, монахи, крестьяне, воины. Содержание песен — красота природы, любовь, урожай, крестьянский труд. Наряду с художественными достоинствами и бесспорной литературной, эстетической ценностью обе антологии содержат богатый материал о жизни, быте, обычаях феодалов и крестьянства, и с этой точки зрения тоже привлекают возрастающее внимание историков и этнографов.

Тогда же, в VIII в., были созданы первые исторические памятники — «Хроника древних событий» и «Анналы Японии». Попытки описать происхождение японского государства и передать потомкам знания о прошлом, как уже отмечалось, предпринимались и раньше, но до конца доведены не были. История создания «Хроники древних событий», судя по предисловию составителя Оно Ясумаро, восходит к указу императора Тэмму (672 г.), в котором говорилось, что в имеющихся императорских анналах и древних хрониках появилось много ошибочного и ложного и они утратили свой первоначальный смысл. Между тем эти документы — основа управления государством, деятельности императора и воспитания народа. Указ предписывал собрать сохранившиеся документы, исправить их и записать для потомков. Эта работа была поручена 28-летней придворной Хиэда-но Арэ, отличавшейся феноменальной памятью. Однако в то время хроника не была написана, ее по поручению императрицы Гэммё в 711—712 гг. составил Оно Ясумаро.

Работа над «Анналами Японии» тоже началась в правление Тэмму. В 681 г. император собрал во дворце 11 принцев и аристократов и приказал им составить историю. Сначала использовались только императорские анналы, дневники и хроники, но затем количество источников возросло за счет документов правительства, буддийских храмов, дневников отдельных лиц, китайских и корейских исторических сочинений. Однако эта работа также осталась незавершенной. Она была возобновлена по указу императрицы Гэммё, изданном во 2-м месяце 714 г., и закончена в 720 г. Руководителем подготовки «Анналов Японии» на заключительном этапе был принц Тонэри. Участие О-но Ясумаро в этой работе сомнительно. Во всяком случае, в «Продолжении анналов Японии», где говорится об этой работе, его имя в этой связи не упоминается. Ничего не говорится и о тех фактах, которые О приводит в предисловии к «Хронике древних событий».

Мифология, занимающая значительную часть «Хроники древних событий» и «Анналов Японии» и объясняющая происхождение Японии божественным творением, отвечала политическим интересам господствующих кругов. Как известно, до поражения японского империализма во второй мировой войне она использовалась империалистической пропагандой в целях обоснования превосходства японцев над другими народами. В остальном же она представляет интерес как с литературно-художественной точки зрения, так и для анализа мировоззрения древних японцев.

Сами по себе мифы как форма доисторического мышления не могли отражать реальных событий, но могли быть затем дополнены фактами, превратившимися в легенду. Однако в каждом конкретном случае подлинность такого факта, а тем более — аллегории, нуждается в тщательной проверке и доказательствах. В японской официальной историографии последних десятилетий XIX—первых десятилетий XX в. наряду с верой в подлинность основания государства в 660 г. до н. э, мифическим императором Дзимму, восходящей к раннефеодальной традиции, распространилась плоская и бездоказательная рационализация мифов, начатая учеными-конфуцианцами еще в XVIII в. Основоположник научной критики письменных памятников VIII в. Цуда Сокити в ряде исследований, опубликованных во втором-третьем десятилетиях XX в., убедительно доказал, что нет оснований для такой рационализации. На базе анализа широкого круга источников Цуда пришел к выводу, что ни письменные, в частности китайские, ни археологические и другие источники не подтверждают реальности событий, которые обнаруживались конфуцианцами-рационалистами и их последователями в мифах и легендах «Хроники древних событий» и «Анналов Японии». Действительно, отождествление «небесной страны» Такаманохара с какой-то заморской страной, сказочной змеи Ямато-но ороти — с племенем эмиси или попытка увидеть поездку принца Инахи за пределы страны в том факте, что он «вошел в море», — это не более чем произвольное, ненаучное толкование текста мифов, в лучшем случае не выходящее за пределы недоказуемой гипотезы.

В конце VIII в., в 791—797 гг., была написана вторая из шести официальных историй — «Продолжение анналов Японии», охватывающая, как уже отмечалось, 697—792 гг. По сравнению с «Анналами Японии» — это более сжатые, сухие императорские анналы, содержащие краткие сведения об основных событиях при дворе и в стране, изложение императорских указов, сведения о награждении знати, присвоении рангов, официальных церемониях. «Продолжение анналов Японии», состоит из двух равных по объему частей, первая охватывает 61 год, вторая — 34, поэтому вторая часть несколько подробнее. Ее основным автором был правый министр Фудзивара-но Цугутада, умерший в 796 г. Работу над первой частью завершил воспитатель наследного принца Сугано-но Мамити. На первом плане, как и прежде, была морально-назидательная функция истории. Авторы «Продолжения анналов Японии» полагали, что история должна описывать лишь то, что имеет воспитательное значение, и то, что нравственно, а не жизненные подробности; именно поэтому была сокращена первая часть, сначала состоявшая из 30 свитков, а в процессе работы сведенная к 20.

Еще одним видом письменных памятников VIII в. являются отчеты губернских управлений, позднее получившие название «Историко-географические описания провинций» («Фудоки»). Составлены они по указанию правительства от 2-го числа 5-го месяца 713 г. в связи с проверкой и разделением провинций. Термин «фудоки» впервые упоминается в докладе чиновника Миёси-но Киёцура, относящемся к 914 г.. Сохранились описания провинций Харима, Хитати, Идзумо, Бунго и Хидзэн.

Подъем культуры в VIII в. стал предпосылкой ее дальнейшего развития: совершенствования уже сложившихся форм, видов и жанров, появления новых, освобождения от преобладающего китайского влияния и развития японских элементов, расширения субъекта культурной деятельности, прогресса техники сельскохозяйственного производства, ткачества, строительства. Но прогресс культуры был бы невозможен без развития ее материальной основы — роста производительных сил.

18.12.2012

Кортик в военном стиле, который, очевидно, предназначался мальчику или юноше.

Его носили, по всей вероятности, только во время праздничных шествий или церемоний, когда мальчикам полагалось надевать костюмы типа военной униформы. Изображения детей с холодным оружием на сохранившихся фотографиях, как правило, расплывчаты и неотчетливы, что препятствует индентификации. 

Качество изготовления ниже, чем у кортиков военных и гражданских организаций. На самом деле образец легко принять за китайский, если бы не сакура (цветок вишни) на рукояти, выдающая его японское происхождение. Прибор рукояти и ножен выполнен из тонких латунных пластин, обильно декорированных в технике штамповки изображениями цветов и листьев.

Широкая черная пластмассовая рукоять обмотана латунной проволокой, размещенной в пазах, и украшена мэнуки (декоративная накладка) в виде сакуры. Ножны, покрытые черным лаком, орнаментированы в том же стиле, что и прибор рукояти. Узкий и прямой клинок плохого качества. 

Общая длина кортика в ножнах 387 мм. Длина рукояти 89 мм. Длина клинка 210 мм. Вес 3 унции. Отсутствие колец на ножнах указывает на то, что кортик носили на петле или затыкали за пояс.