Школы в Японии

03.01.2013

Знание необходимо для каждого человека, для его умственного и физического совершенствования, для улучшения условий жизни; невежество же — причина всех несчастий, поражающих общество.

 

Распространение грамотности

Одной из первых забот правительства в эпоху Мэйдзи стали распространение грамотности и создание школ. Но польза образования еще не была ясна населению, в особенности жителям деревень. Чтобы пробудить в людях желание учиться, император Муцухито выпустил рескрипт, ставший впоследствии знаменитым: 

«Знание необходимо для каждого человека, для его умственного и физического совершенствования, для улучшения условий жизни; невежество же — причина всех несчастий, поражающих общество. Хотя школы существуют уже несколько лет, народ все еще проти­вится необходимости учиться, ошибочно полагая, буд­то образование является привилегией высших классов. Ни крестьяне, ни ремесленники, ни торговцы до сих пор не посылают в школы своих сыновей, не говоря уже о дочерях. 

 

Наш замысел таков: не ограничиваться обучением нескольких избранных, но распространять образование так, чтобы не осталось ни одной деревни, где была бы неграмотная семья, и ни одной семьи, член которой был бы неграмотным. Отныне знание не должно принадлежать только высшим классам, оно — общее наследие, равную часть которого получат арис­тократ и самурай, крестьянин и ремесленник, мужчина и женщина…» 

Этот императорский приказ послужил сигналом к общественному подъему и ко всеобщему посещению школ, когда все — старые и молодые — стремились вы­полнить волю своего императора и получить образо­вание. В последующие годы желание учиться возросло, что стало толчком к строительству школ даже в самых незначительных деревушках. Все, кто едва умел читать и писать, считали своим долгом стать преподавателя­ми и научить остальных тому немногому, что знали сами. К концу эпохи Мэйдзи почти все население Япо­нии получило школьное образование: в отчете Минис­терства народного образования за 1906—1907 годы сообщается о том, что в Японии того времени насчи­тывалось двадцать семь тысяч двести шестьдесят де­вять начальных школ и что уровень посещаемости до­стигал 98 процентов среди мальчиков и 95 процентов среди девочек. 

Преграды 

Вначале появление школ в деревнях вызвало жест­кое сопротивление, так как было сопряжено со значи­тельными тратами общинных денег и, кроме того, само обучение было платным. Каждый ученик был обя­зан заплатить около пятидесяти сэн (один со риса, вме­щавший примерно 1,8 литра, стоил десять сэн).

 Снача­ла государство решило разделить всю территорию страны на девять университетских округов, каждый из которых, в свою очередь, делился на тридцать три рай­она и в каждом из которых был свой колледж. Район же делился на двести десять деревень, имеющих началь­ную школу. Это означало, что на одну школу приходи­лось шестьсот человек, а на население в тридцать три миллиона жителей — восемь университетов, двести пятьдесят шесть колледжей и пятьдесят три тысячи семьсот шестьдесят начальных школ.

 Новая система начала работать практически сразу же и использова­лась до 1875 года. Спустя три года после обнародова­ния рескрипта об образовании число начальных школ перевалило за тридцать четыре тысячи. Трудности, с которыми сталкивались деревенские общины, были связаны прежде всего с отсутствием помещений под школы и нехваткой специалистов. Поэтому в ожида­нии подходящих зданий школы размещали в буддий­ских храмах и везде, где только можно, расставляли столы и стулья, которые ученики, не привыкшие си­деть на западный манер, часто игнорировали, усажи­ваясь на корточки и оставляя обувь на пороге. 

«Школа представляла собой маленький дом с соло­менной крышей, который стоял посреди рисового по­ля. Она ничем не отличалась от прежних храмовых школ феодальной эпохи. Но у нас, помимо прежних каменных стержней для письма, были и грифельные доски. Летом мы собирались в школе еще затемно и за­нимались при свечах — это называлось "утренней кал­лиграфией". Зимой же, поскольку в школе не было отопления, каждый из нас приносил с собой малень­кую жаровню, топившуюся древесным углем, и до сле­дующих каникул она была непременным предметом интерьера...» 

На самом деле школа часто помещалась в обычном крестьянском доме, так что один класс не от­делялся от другого, а столовая от спальни. Все это на­ходилось в одной большой комнате. 

«Наш "класс" от­личался тем, что циновки в нем были чище, чем в других частях помещения, а вот в "столовой" они были особенно грязны. Что касается "дортуара" (спальни), то спали мы вповалку, где придется, на любом клочке прост­ранства, свободном от столов… Услышав крик "В класс!", мы вскакивали с места, где отдыхали в темных углах комнаты, и рассаживались в большой круг — это и бы­ла наша "классная комната"». 

  

Строительство новых школ в Японии

Между тем потребность в зданиях, специально распланированных под школу, стала нарастать, и вскоре началось их строительство. Современными школами, не отличавшимися от сто­личных, в деревнях очень гордились. Вопреки япон­ской традиции оставлять естественный цвет дерева, стены выкрашивали в белый, чтобы сельская школа сильнее походила на токийские, которые своей рас­цветкой отличались от остальных домов. В маленьких городках и в деревнях школа стала символом европе­изации: она была задумана на западный манер, выгля­дела соответственно, и в ней находились столы и сту­лья — предмет мебели, совершенно нехарактерный для японского дома. После того как исчезли нереши­тельность и колебание, присущие началу всякого дела, от школ стали ждать многого, ведь в глазах большинст­ва они олицетворяли все блага Запада. 

В 1890 году к обязательной в каждой деревне начальной школе доба­вилась высшая, готовившая детей к поступлению в кол­ледж. Уровень посещаемости неуклонно рос, и кресть­яне сожалели о том, что в прошлом предпочитали посылать детей не в школу, а на полевые работы. В го­родах, так же как и в деревнях, обычай требовал, чтобы детей после семи лет начинали приучать к работе. Это должно было дать им необходимые навыки работы в поле, приучить их к ремеслу или торговле, в зависимости от того, чем занимались родители. Поэто­му сыновей и дочерей в школу посылали неохотно, хо­тя постепенно и стали признавать пользу образования. 

После 1890 года образование в начальной школе стало не только теоретическим. К нему добавился и практический элемент, что побудило людей чаще отправлять детей в школу. Количество учеников и уро­вень посещаемости еще больше возросли. Также со­здавались классы для девочек, где помимо основного курса преподавались практические знания: домашнее хозяйство, шитье, воспитание детей и т. д. Правитель­ство, вдохновленное первыми результатами, с 1893 года занялось созданием специализированных школ, где упор делался на практическое образование, каса­ющееся сельского хозяйства, торговли и связанных с ними специальностей. Обучение в таких школах бы­ло платным. 

 

В городах, где средние классы были очень бедными, создавались, в основном по инициативе буддийских монахов, бесплатные начальные школы, в которых де­тей знакомили только с чтением и письмом. Однако многие родители предпочитали отправлять ребенка в школу лишь после десяти — двенадцати лет, а до этого возраста ограничивались домашним образованием, обучая его азам будущей профессии. 

Школьная программа не ограничивалась тем, чтобы привить населению элементарную грамотность. С самого начала она отвечала целям, зафиксированным в императорском рескрипте 1890 года, который пред­писывал «давать детям воспитание как нравственного, так и патриотического характера, обучать их основ­ным наукам, которые пригодятся им в дальнейшем, и неустанно следить за их физическим развитием». И этот рескрипт, определяя основные принципы естест­венной морали, приказывал учителям оказывать «пол­ную поддержку Нашей Императорской Династии, веч­ной, как вселенная. Так вы не только покажете себя верными гражданами своей страны, но и сможете под­твердить благородство своих предков…» 

Хотя следующий рескрипт (1899) указал на то, что в принципе мораль не зависит от религии, все же по­следней в школьной программе уделялось особое вни­мание. Утверждались главные принципы синтоизма и прежде всего — «уважение к Предкам и к Императору». По этому поводу тонкий наблюдатель того времени Г. Уэлерси заметил, что «уважение к предкам преподно­силось в школе как истинный культ, а история страны — как священная история». 

Что касается детей, работающих на заводах, то ма­ло кто из них имел возможность посещать школу. Не­которые руководители, правда, старались изменить эту ситуацию и обучали детей сами (или же нанима­ли преподавателей) чтению, письму по токухону (книга для чтения), а также использованию соробан, счетам, распространенным повсеместно в Японии. Кроме того, школы часто находились слишком дале­ко от дома учеников или не могли вместить всех детей. Некоторые должны были проходить очень длин­ное расстояние, чтобы попасть на занятия. В «Нироку симбун» за 25 июля 1909 года юная студентка пишет:

 «От моего дома до школы было около двенадцати ки­лометров, и женщине требовалось не менее трех ча­сов, чтобы пройти такое расстояние. Занятия же на­чинались в семь утра. И, несмотря на все, я в течение двух лет ежедневно проделывала этот путь, хотя вста­вать приходилось в три часа утра… Я ненавидела это...» 

Колледжи и высшие школы

Ученики колледжей и высшей школы почти все принадлежали к семьям самураев. В начале эпохи Мэйдзи им приходилось нелегко, ведь преподавание велось иностранцами на английском, немецком или французском языках. Сначала этот язык нужно было выучить, С каждым преподавателем работал переводчик, который с трудом мог перевести на японский язык технические термины, используемые педагогом.

 Студенты старших классов часто были совершенно незнакомы с нормами поведения и, в духе правящего сословия, могли перед всем классом выхватить саблю, к крайней растерянности бедного преподавателя-иностранца, не знающего, что предпринять. Много­численные инциденты такого рода происходили вплоть до 1876 года, когда правительство запретило ношение сабли. Но ученикам не хватало усидчивости, что не способствовало их успехам в учебе.

 Высшее образование имело ярко выраженную «западную» на­правленность и в силу многих вещей являлось преро­гативой юношей, принадлежащих к военному сосло­вию. Так, в 1878 и 1879 годах из девяти дипломов, выданных выпускникам юридического факультета То­кийского университета, лишь один не принадлежал выходцу из семьи самураев — это был сын богатого столичного торговца. 

Постепенно с течением времени все больше уче­ников из других сословий могли получить диплом, но все же это в основном были сыновья политических деятелей, богатых торговцев или крупных собствен­ников. Те, чей достаток не позволял прилежно посе­щать занятия в университете или в высшей школе, стоящие очень дорого, проводили большую часть времени, подрабатывая в типографии, рассыльными или даже рикшами, чтобы иметь возможность заплатить за учебу и просто заработать на жизнь. Наименее обеспеченные студенты, приехавшие в город из де­ревни или живущие далеко от университета, не имею­щие денег, чтобы снимать жилье, вынуждены были ночевать в больших ночлежных домах рядом с мес­том учебы. Там они встречались со своими сверстни­ками, которые часто были родом из одного с ними ре­гиона, праздновали с ними свои местные праздники, соблюдали те же обычаи, ели одну и ту же пищу и со­здавали своего рода молодежные организации одно­сельчан. 

 

Эти ночлежные дома представляли собой обыкновенные бараки, деревянные или покрытые гипсом, лишенные какого бы то ни было комфорта. Их хозяевами были ояката, демонстрирующие таким образом властям свое послушание и готовность к со­трудничеству. Более богатые студенты находились на пансионе в тех бесчисленных домах, которые хоть как-то были ориентированы на содержание учащихся и составляли типично студенческие районы, вроде Канда и Хонго в Токио. В этих кварталах или на их ок­раинах некоторые торговцы, ремесленники и прочие горожане сдавали студентам комнаты, предлагая ино­гда одноразовое питание. Таким студентам везло больше остальных: по крайней мере, возвращаясь с учебы, у них создавалось впечатление, что они живут в семье. Иногда возникали новые связи между челове­ком, принимающим услуги, и тем, кто их оказывал : в семье, взявшей студента на обеспечение, жил его ояката, а это накидывало на молодого человека оче­редную петлю долга. 

В начале эпохи Мэйдзи количество выдаваемых ежегодно дипломов было довольно большим, хотя в то же время высоким был и уровень требований, предъяв­ляемых образованному человеку. Некоторые студенты после окончания учебы, а иногда даже до ее заверше­ния получали государственный пост. Кроме того, наи­более прилежных и успевающих учеников опекали их ояката. 

Студенткам же найти жилье было гораздо проще, их охотно принимали семьи, особенно если девушки принадлежали к уважаемым кругам, а в большинстве случаев так оно и было. Деревенские девушки, добив­шиеся посещения высшей школы благодаря упорству и уму, но не имевшие средств, чтобы находиться на пансионе в семье, вынуждены были жить в «ночлеж­ных домах для девушек», где часто размещались ра­ботницы соседних фабрик или мастерских. Кроме то­го, у них была возможность предлагать свои услуги по уходу за детьми, нанимаясь в богатые семьи, или же подрабатывать, выполняя разную мелкую женскую работу. Вначале студентки ходили на занятия, одева­ясь в традиционное кимоно, но это оказалось мало­практичным, и вскоре, несмотря на некоторое обще­ственное неодобрение, в их повседневную одежду проникла часть мужского костюма — хакама, нечто вроде широких брюк, в которые они заправляли лег­кое кимоно. 

 

К 1885 году они стали носить европей­скую одежду — эту моду ввели в Токио учительницы школ для девочек. Ученицы колледжей и преподава­тельницы университетов переняли это новое веяние, и вскоре в каждой школе появилась своя униформа, в большинстве случаев имитирующая униформу немецких студенток того времени и отличавшаяся только фуражкой с эмблемой школы, к которой при­надлежала ее обладательница. Эта униформа стала традиционной и быстро проникла во все школы стра­ны, сообщая ее обладательницам то, что называли «корпоративным духом», так что ученицы колледжей носят ее и по сей день. 

В начале эпохи Мэйдзи учебников было мало и сто­или они дорого. Но с развитием книгопечатания и с расширением бумажного производства проблема стала постепенно решаться. Студенты по-прежнему писали кистью и каменным стержнем, который обма­кивали в чернила. В начальной школе дети уже использовали грифельную доску и мел, а позднее, когда наладилось производство карандашей с графитным стержнем, перешли на них и на бумагу. Что касается учащихся колледжей и университетов, то в их распо­ряжении были металлические перья с чернильницей для «западных» предметов, а за традиционную кисть они брались при выполнении заданий по японской литературе. 

В то время как в начальной школе и колледжах пре­подавание велось на японском, высшее образование и точные науки преподавались на иностранных языках. Студент считался высококультурным, если владел анг­лийским, французским или немецким языками. Знание иностранных языков было абсолютно необходимым тем, кто собирался заниматься точными науками или европейской литературой, поскольку большая часть современных произведений приходила в Японию из-за границы. 

  

Высокий уровень образования

 

После 1900 года было открыто множество универ­ситетов и число студентов увеличилось; преподавание все чаще велось на японском языке, а количество пре­подавателей-иностранцев сократилось; всем уже стало ясно, что только высшее образование позволит получить место в системе управления или в прави­тельстве, так что дипломов также стало выдаваться больше. За ними началась бешеная гонка, при этом ко­личество вакантных должностей уменьшилось, так что дипломированным специалистам больше не при­ходилось рассчитывать, как это было раньше, на то, что все они получат важные посты. Эти посты отныне закреплялись за теми студентами, в чьих дипломах стояли самые высокие отметки наиболее престижных университетов и поведение которых было безупреч­ным. Некоторые студенты, чьи ожидания не оправда­лись, должны были устраиваться на работу в админис­трацию частных предприятий или искать место в сфере промышленности, часто занимая низкие долж­ности. 

 

Жесткая, подчас бесчеловечная борьба между студентами привела тем не менее к тому, что уровень знаний стал впечатляюще высоким. Особенно это касалось «императорских» университетов, где вступи­тельные экзамены были необычайно сложными, а конкурс очень жестким. Поступить в такой университет становилось для молодых людей едва ли не главной мечтой жизни, хотя принимали туда очень немногих. Впрочем, такое положение вещей только шло на пользу новой Японии. Вскоре появилось доста­точно образованных людей, способных заменить пре­подавателей-иностранцев. На факультете оставалось несколько преподавателей самого высокого уровня, чьи лекции с энтузиазмом посещали студенты, желаю­щие сравняться с ними в познаниях. Замена иностран­ных преподавателей японцами, с одной стороны, при­вела к тому, что большинству студентов стало легче учиться, но, с другой стороны, уровень владения ино­странными языками снизился и вскоре перестал быть мерилом образованности. Исключение составляли лишь те очень узкие области, где необходимо было об­ращаться к книгам на иностранных языках.